Полная, но довольно красивая даже по современным меркам женщина раздевалась. Она находилась в огромной, то ли готической, то ли в стиле ампер (не очень в этом разбиралась) ванной, вроде бы изумрудного цвета с каким-то узором, но черно-белый спектр зрения не позволял определить точнее. Круглая ванна, тех размеров, что позволяли свободно вместить в себя десятерых. Никаких предметов вокруг. Вход (выход???) впереди, в самом конце, справа. Сама она стояла у мозаичного окна. Чуть ближе, также впереди и справа – дверь, ведущая в место, где есть раковины и душ.
Она знала, что гостиница называется «Д’Артаньян», и что сюда время от времени приводят таких, как она – не поодиночке, и не по двое (НИ В КОЕМ СЛУЧАЕ!!!), а (так было установлено) по четверо. Помыться. Иногда и им нужно было помыться.
Гостиница была выстроена под зáмок и потому отличалась особой прочностью: толстые дубовые двери, каменные стены… Так просто не прошибешь… Самое надежное место в этой дыре.
Напротив нее в ванной стояли еще три женщины – уже голые, собирающиеся мыться. Раздевались до этого они молча, никто не сказал и слова. Они были слишком напряжены, подавлены и боялись друг друга, чтобы заговорить. Но, раздевшись и войдя в горячую воду все вместе, они немного расслабились и заговорили. Познакомились. Робко, стеснительно, с некоторым страхом. Страх не уходил никогда. Также неуверенно поделились друг с другом тем, что мучило больше всего. Все было хорошо, они прониклись симпатией друг к другу, понравились. Возможно, стали друзьями. Настолько, насколько могли… И…
Внезапный приступ наступил. Он охватил их всех, каждую, кто был причиной, кто начал – неизвестно, как и было всегда. Но они набросились друг на друга со всепоглощающей, неистовой яростью, царапая, кусая друг друга, вгрызаясь друг другу в горло. Непонятная, неописуемая смесь агрессии, желания убить, истерзать, уничтожить и ужаса, которого никогда не знал ни один нормальный человек, поглотила четырех нагих женщин. Потоки крови текли в ванную с их грудей, щек, бедер – оставленные ногтями (когтями?) других. Они не могли справиться с собой, как-то это остановить, они не хотели, им было ненавистно, отвратительно, чуждо это, но не могли. Они боялись себя, ужасались друг другу, понимая, что они сделают с собой через несколько минут, но не могли остановиться. Это был их удел. Почему именно они, такие разные, ничем не похожие друг на друга, не знавшие похожих событий в своей истории, они знали. Не знал никто. Это просто иногда приходило к некоторым людям (когда-то людям). От этого не было лекарства, не было никакого спасения. Никто его не придумал.
И вот они стояли в наполненной водой ванной и грызли друг друга, без разбору. Человек в них говорил: нет!, ты не можешь! Ты не должна! А нечто внутри них, нечто, снова пересилившее все остальное просто хотело рвать, кусать, терзать, убивать. А еще то ли человек, то ли этот зверь, боялись. Они знали, что стоит чуть-чуть ослабеть, то тебя убьют, изничтожат, растерзают. Никакой снисходительности здесь никто не знал. Все понимали, что если ЭТО нашло, каким бы ни был хорош этот человек, зверь в них один, и он не знает жалости и симпатии. И это тоже было всегда. Всегда, когда они помнили себя такими.
И вот каким-то образом они смогли. Неизвестно, насколько, но они остановились. Дрожа от ужаса, на трясущихся ногах они пошли к раковинам – срочно!, чтобы смыть пробуждающую ярость кровь. Да, они могли наброситься друг на друга, но в этот единственный для них за все последнее время светлый час они почти стали друзьями. Среди людей таких уже не будет. Это знали все. Они должны были держаться друг за дружку, следить за собой с удвоенной силой, как бы тяжело это ни было. Только так они могли выжить.
Все еще трепеща, все еще с подозрительностью оглядываясь на каждую, стараясь держать всех в поле зрения, они снова вышли в ванную. Ужас пережитого только что, кровь, адское желание пожирать друг друга все еще не позволяли крепко стоять на ногах.
Молча, сомневаясь друг в друге, но всеми способами выражая взаимную симпатию, они оделись и вышли из комнаты. В коридоре им встретился светловолосый парнишка. Он вышел из ванны напротив, и они знали, что он – такой же, как они. Он был хороший, веселый мальчуган, и люди внутри них подружились с ним также, как до этого едва не убившие другу друга женщины.
У мальчугана была самая большая проблема: здесь, в этой гостинице, работала его мать. И когда он видел или чуял ее, ничто не могло остановить дремлющего (или все более бодрствующего?) зверя в нем. И когда они спустились на первый этаж, в зал, где люди приятно проводили время, пили и ели, его понесло. Он встал на четвереньки, его спина выгнулась, плечи он расставил широко и высоко вверх, то же произошло и с его ногами (задними конечностями?), отчего щуплый мальчуган стал казаться невероятно огромным.
Люди в зале в ужасе заорали. Это было их ошибкой. Непростительной ошибкой. Потому зверь в женщинах, бывших гораздо старше мальчишки, почуял панику и заставил их принять тот же образ. Они неслись с сумасшедшей скоростью, сбивая с ног все вокруг, переворачивая столы, попадавшиеся им на пути – столы, за которыми сидели люди – слабые, беззащитные существа, которых так легко можно ранить, убить, растерзать… Жалкие ничтожества, до сих пор держащие за образец подражания обезьяну («все мужчины от природы полигамны…»), но тем не менее надменно почитающие себя за «венец творения». Смерть, смерть, смерть!!!!. Вы, сидящие здесь, за этими паршивыми столиками, мужья, изменяющие своим женам ради минутного удовольствия, парни, совращающие несовершеннолетних девиц и продающие их сутенерам, девки и бабы, толком даже и знающие, чего они хотят, и зачем они здесь, но не соображающие, что привели их сюда точно совсем не для того, что им понравится – всем вам смерть!. Мучительная смерть от зубов – зубов человека, считающего себя зверем…. Если повезет, то наши зубы вопьются в вашу сонную артерию, и вы умрете сразу. Если нет – вы будете умирать до тех пор, пока вас не съедят до остатка… или пока кровопотеря не убьет вас раньше.
Мысли? Нет, мыслей не было. Зверь – по крайней мере тот, что внутри человека, не мыслит. Он не умеет. Месть? За что? Он не мстит. Ему не за что. Если вы и уничтожили каких-то других волков (а они, похоже, волки), данному конкретному волку нет до этого дела. Вы просто уничтожили соперника. И если такие, как они РАЗМЫШЛЯЮТ– то только с присущей человеку эгоистичной мыслью самооправдаться. Зверь внутри этих людей просто хочет есть – есть ВАС. Так вам кажется. Но он не хочет есть – он хочет доставить вам страдания – грубые плотские муки, от которых вы будете верещать, от мысли о которых вы будете приходить в такой ужас, что не сможете спать ночами, сутками, неделями. Он делает это не потому, что он – кровожадный зверь. Все звери живут по своим, приписанным ЗЕМНЫМИ законами инстинктам. Но вы – чужие. Вы – те, кто неотвратимо и последовательно рушит этот мир, опустошая его и уничтожая все, что есть в нем кроме вас. Это говорит зверь. Слово человеку, продолжающему описание этих событий.
…Мальчик гнался по улице за своей матерью – по чуть заснеженной дорожке вдоль гостиницы. Мать убегала, но знала, что ее скорость не сравнится со скоростью ее преобразившегося сына. Она только совсем недавно узнала, что это – ее сын. До этого она много лет считала, что ее сын мертв. Они бежали по дороге – она, обуреваемая ужасом и другими эмоциями и мыслями, - и он – зверь, желающий растерзать с долей маленького мальчика, не понимающего, почему его бросили и мечтающего отомстить.
Они добежали до поворота. Поворот был в две стороны – как вправо, так и влево. Зверь в мальчике знал, что женщина-мать побежит налево, к черному ходу гостиницы. Взрослый ЧЕЛОВЕК внутри мальчика тоже это понимал. Поэтому он, в надежде сохранить хоть что-то человеческое, неимоверными усилиями заставил себя повернуть направо. Он надеялся, что мать спасется. Он был готов разорвать кого угодно и что угодно (зная, что здесь – прибежище оборотней), но не человека, а тем более – не мать. И вот, он в гонке повернул – и увидел лежащее перед ним живое тело. Зверь с долгожданным наслаждением вгрызся в это тело, и удовлетворившись, ненадолго уступил.
Мальчик увидел свою мать, которую прежде никогда не видел, но знал, что это – его мать. Ужас и ни с чем не сравнимое удивление слилось в нем: зачем? – бормотал он, а мать тихо шептала: Я это заслужила.. Я должна была…
…И вот все отпущенные на мытье пятеро ликантропов вернулись туда, где им всегда было место.
Место, покрытое грязью, никогда не чищенное – то ли из-за пренебрежения, то ли из-за страха. Ведь местом управляли люди. Загон был окружен (непонятно какой) изгородью, внутри – несколько сараев для ночлежки и… Беговые дорожки с железными цепями на них, кандалы, ошейники – все, что может пригодиться для приструнивания зверей.
Но внешне внутри были только люди. Самые разные – разного социального статуса, семейного положения, возраста, пола и т.п. Но все они жили (существовали?) здесь. Загон был очень небольшим для такого количества ликантропов. Поэтому все старались сбиться в кучку, как можно плотнее друг к другу, в малюсенькой беседке внутри загона. С одной стороны, это помогало не чувствовать себя одиноким и не сходить с ума, с другой стороны, это обеспечивало некоторую безопасность: если один или несколько оборотней все-таки не сдержатся, есть надежда на других. Так они и сидели, в постоянной грязи, вплотную друг к дружке, в постоянном ожидании жуткой беды. Беды от тех, кто сидел рядом с тобой, и от самого себя. |
